Дубосеково… Разъезд…

Дубосеково… Разъезд…
Старшина плесни из фляжки!
Как на белой промокашке –
Дубосеково, разъезд.
В щепки битое полено.
Снеги, снеги по колено.
Артиллерия, пехота,
взвод, полвзвода, была рота.

Дубосеково… Разъезд…
В бледном, призрачном рассвете,
в окулярном жёлтом свете
крест над планкой, чёрный крест.
Под прицелом танки в ряд.
На обочине снаряд
ухнул бешеный в отвал,
утро в клочья разодрал!

И командовал комбат
орудийною ордою:
«Батарея!.. Братья, к бою!..
Да восстанет над судьбою
русский канонир – солдат!..»
Дубосеково… Разъезд…
Старшина! Стоим железно!
Батарея – судеб бездна,
наш солдатский, тяжкий крест.

Здесь контужено бродила
тень глухая, голосила:
«Дай снаряд!..» - меня просила,
наводила через ствол.
И в казённик загоняла,
бронебойными стреляла.
«Дай снаряд!..» - мне повторяла
в поле ровном, словно стол.

Дубосеково… Разъезд…
Где комбат? Он с нами вровень!
Здесь… Убит, ядрёный корень...
Нет в земле свободных мест!

Ты прикинь, как это было.
Пала взводная кобыла,
кухню с кашей завалив.
Расплескалась вкось и вкривь
в пепелищах размазня…
Дикие Сердца штрафбата,
немцы, русские, солдаты –
всё смешалось!.. Аты-баты!..
Рукопашная! Резня!

И кричала, словно птица,
медицинская сестрица:
«За спиной Москва – столица!
Мы последняя граница,
немцам, Гитлеру назло!..»
Плавился песок стеклянный,
спёкся коркой окаянной.
Батареец оловянный –
щёки крошкой посекло.

Падал пепел кислый, чёрный.
Батареец прокопчённый
заряжал, стрелял по танкам,
по коробочкам палил.
Била сто миллиметровка.
Полыхала леса бровка.
И солдат, обезумевший,
душам павших говорил:

«Вы глухи и неказисты.
Господа!.. Артиллеристы!..
Все Гвардейцы, нигилисты,
как один, все полегли!..
После боя, по закону –
батарейному канону,
остаются только гильзы,
горы лома и угли…»

Дубосеково… Разъезд…
Танки не прошли, горели.
Под дождями проржавели!
Дубосеково… Разъезд…
Ястреб – око здешних мест,
кружит медленно вдоль поля.
Здесь гранит – героев доля!
Каска с дыркой, ржавый крест…

15 ноября