Ангелы войны. Часть 9

IX. Весна 1821 года

Тихон Водопойников –
служка, крепостной,
рыболов, охотник,
человек лесной.
У меня на службе.
Прозван: Тишка – лом.
На медведя Тихон
ходит с топором!

Тихон служит честно,
почту подаёт.
Конюх он, борзятник 1.
У меня живёт.
В кабинет во флигеле,
в книжный интерьер
он вошёл с поклоном:
«Барин, к Вам курьер!..»

Из военных ведомств
молодой корнет
щёлкнул каблуками,
протянул пакет.
Герб, орёл сургучный
клюв готов вонзить.
Да, в России письма
могут громоздить!..

Генерал – фельдмаршал 2
почту утвердил:
«Эй, корнет безусый
не щадите сил!»
И корнет – мальчишка,
как глаза продрал,
мчался оглашенный
с почтой на Урал!..

Мне же надлежало,
отступив от дел,
прибыть в Министерство 3,
в наградной отдел.
В Петербург, в столицу,
не баловство,
я отбыл с почтовыми 4
под Рождество.

При мундире новом,
кортик на ремне.
Тихон подневольный,
словно тень, при мне…
Лошади гнедые,
сытые бока.
Русская, раздольная
песня ямщика.

Разговор с попутчиком –
так, различный вздор.
Стук копыт, скрип ступиц,
снеги, Русь, простор!
Следуем за модой –
кофе, пунш, жульен.
Так мы скоротали
наш дорожный плен…

Петербург – простуженный,
шелудивый пёс,
хроник отмороженный
в доску, до желёз.
Куртизанки бледные –
стервы при Дворе.
А шуты – советники
при Государе 5.

В ведомстве военном
ест бумагу моль.
У головотяпства
основная роль 6!
Восемь лет, без малого,
крест искал меня!
Орденом Георгия 7
жалован был я…

Но в приказе странности –
козни дураков!
Награждён посмертно
юнкер Иванов.
А потом уволен я
по увечью,
в чине подпоручика…
Отмечено!..

Кабинеты пыльные,
в каждом побывал!
И культёй – деревяшкой
двери обивал.
Нелюдям доказывал:
«Жив я!.. Уцелел!..»
Слышал и такое:
«Выжить, как посмел?..»

Орден-то вручили.
Шёл Великий Пост.
Рановато, стало быть,
в землю на погост!..
Референт в приёмной
не молод и не стар,
боевой товарищ –
Венцель Вальдемар.

Но глаза отводит:
«Обознались, чай?..»
Адъютант – полковник,
князем величай!
А в приёмной ропот:
«Вон!.. Да поскорей…»
Холоден князь «Венцель» -
Ушаков Сергей 8!..

Ну да Бог с ним, князем,
шёл бы он ко дну!..
«Тишка!.. Собирайся!
Едем на Коломну!
На Коломне тёплый
и надёжный кров.
Там живёт в забвении
капитан Седов…»

Вот опять дорога.
Цветень, даль ясна.
Кипятит, волнует,
греет кровь весна!
Я-то сам весенний,
маюсь день-деньской,
отражаясь дважды
в колее ямской.

Соловей единственный
тормошит рассвет,
одинок, как все мы,
брошенные в свет.
Растревожил душу,
клин сомнений вбил.
Я был то же молод,
и удачлив был!

А вопрос извечный:
«Быть, или не быть?» -
вдруг решён внезапно:
«Быть!.. И, значит, жить!..»
Вспоминались битвы,
блеск былых побед.
На вопрос солдатский
нет ответа, нет!

На Земле святой закон –
павших чтить всегда!
«Почему не я, а он?
Мой черёд когда?..»
Бросим кости на большак –
черепа в мешке.
С нами зло?.. А царь? Дурак
без царя в башке!..

Но весна смывает
в думах черни вязь.
Дождик поливает
на мирскую грязь.
А дорога стелется.
Пьян ямщик в дугу!..
Горе перемелется
в белую муку!..

На Коломне сбитень 9,
пиво, мёд, рыбец 10,
водочка – перцовочка,
жареный хлебец.
Молоко – лишь повод
бабам голосить:
«Куманёк!.. Голубчик!..
Молочка налить?..»

Пел ямщик залётный –
дурень заводной,
как гулял на Волге
Стенька 11 удалой.
Из последних силушек
басом завернул!
А потом внезапно
замолчал, уснул!..

Снова встрепенулся.
Третий день без сна!
И кнутом наяривал
лошадей… Весна!..
Деревенька Дровни,
та, что на Оке.
И рыбарь 12 на солнце
млеет в челноке.

Вот уже встречают.
Дворня в пять рядов!
И души не чает
капитан Седов.
В кабинеты тащит
на зеркальный пол:
«Нюрка!.. Дура – девка!..
Накрывай на стол!..»

Говорит: «Слыхали!..
Слухи сочтены,
что писатель знатный
и Герой войны.
Что один в уезде
средь господ – свиней
человек приличный.
А нога… Бог с ней!..

Сам я тяжко болен
недугом босых.
С мельницами дрался,
строил крепостных.
Да ты не стесняйся!..
Рыбка – шереспер 13,
очень нынче жирная.
Кушайте!.. Mon cher!..»

Так сидели долго
с водкой, с табаком.
День в сиротстве нашем
уходил тайком.
А весна ломилась
в Дровни через край!
Хрущики трещали
в тополях, был май.

Ночь ступала мягко.
Дуло из окна.
Ветерок приокский
шелестел: «Весна…»
Капитан, как ночка,
вкрадчиво вещал,
видно на прощание
тайну завещал:

«От авантюристов
мир устал сверх мер.
Век социалистов
следующий!.. Mon cher!..
Уж они наделают
деток сатаны:
бесов, параноиков,
демонов войны.

Что им до Отечества!
Сжечь до уголья!
Деньги их величество
и больное – я…»
Выбитый болезнью
прочь из колеи,
у икон шептал он
из Евангелие:

«Отче наш, иже еси на небеси,
да святится имя твое,
да будет воля, яко на небеси
и на Земле, хлеб наш насушный даждь нам днесь,
и остави нам долги наши,
якоже и мы оставлять должникам нашим.

Нене введ нас во искушение,
но избави нас от лукавого,
яко твое есть царство и сила и слава нене и присно во веки веков. Аминь.»14